Отец Алексий Беляев
Впервые я увидел отца Алексия в Пюхтицком монастыре в начале апреля 1979 года. Шла Пятая седмица Великого поста. Вдруг в какой-то из этих дней монастырь облетела новость, что у протоиерея Алексия Беляева, пожилого священника из Пярну, умерла жена, её похоронят на монастырском кладбище, а отпевание пройдёт в Пюхтицах. Накануне дня погребения в монастыре совершили парастас, а в день погребения отслужили литургию, в которой, кроме овдовевшего отца Алексия, приняли участие монастырские священники, я, как нёсший череду диакон, и приехавший из Таллина специально на отпевание друг семьи Беляевых отец Вячеслав Якобс (впоследствии митр. Корнилий). На отпевании отец Вячеслав сказал небольшое, но очень тёплое слово, из которого мне стало ясно, что покойная матушка Марина и отец Алексий – настоящие подвижники и исповедники, претерпевшие гонение за веру и много повидавшие на своём веку. После отпевания я должен был потреблять Святые Дары, поэтому на кладбище пойти не смог, но пришедшая с кладбища алтарница, заставшая меня в алтаре, с волнением поделилась со мной, что во время погребения отец Алексий уронил в могилу монастырское кадило, и она переполошилась, потому что отвечает за кадило. Впрочем, всё обошлось, потому что какой-то расторопный паломник, спрыгнув в могилу, достал кадило, «а иначе хоть самой полезай». Свой рассказ она закончила тем, что сёстры очень сочувствуют этому пожилому батюшке и думают, что кто-то из детей возьмёт его к себе, потому что вряд ли он сможет продолжить служить на приходе. Однако предположениям, высказанным алтарницей, не суждено было сбыться. Митрополит Алексий, руководствуясь своими соображениями и наверняка по договорённости с детьми овдовевшего батюшки, оставил его служить в монастыре, назначив сверхштатным духовником. Поскольку отец Алексий прослужил в Эстонской епархии всего два года, то многие в обители его знали не очень хорошо, но, познакомившись с ним поближе, приняли с большой любовью.
Надо сказать, что отец Алексий обращал на себя внимание одной своей внешностью. В моём воображении он вызывал образ ветхозаветного пророка. Особенно тогда он походил на пророка, когда молился с воздетыми руками на Божественной литургии или возглашал на утрене: «Слава Тебе, показавшему нам свет!» Роста он был небольшого, худощавый, со впалыми щеками; орлиный нос, проницательный взгляд, слегка запрокинутая голова, особенно при ходьбе, и совершенно прямая спина. В его манере держаться и в разговоре безошибочно угадывалось благородное происхождение. Я тогда ещё ничего не знал о том, что его дед, отец и дядя были генералами царской армии – все с интересными судьбами, особенно генерал белой армии Иван Тимофеевич Беляев, будущий просветитель парагвайских индейцев и борец за их права.
В его манере держаться и в разговоре безошибочно угадывалось благородное происхождение
Не знал я и о том, что отец Алексий в молодости был иподиаконом у глубоко чтимых в церковных кругах иерархов: митрополита Серафима (Чичагова) и архиепископа Феодора (Поздеевского). Но одно то, что митрополит Алексий и игуменья Варвара относились к нему с подчёркнутым уважением, давало мне понять, что это неспроста. Очень скоро, при более близком знакомстве с отцом Алексием, мне открылись в нём остроумие, наблюдательность, эстетическая чуткость, врождённый такт… и всё это в сочетании с прекрасным знанием Священного Писания и отцов Церкви. Память у него, по свидетельству, например, отца Вячеслава (Якобса), была превосходной. Последний довольно часто навещал отца Алексия в Пюхтицах и просиживал у него часами – настолько ему нравилось слушать отца Алексия, которому было что рассказать, особенно о послереволюционных событиях в Церкви.
Здоровье у отца Алексия было слабое. Видно было, что он страдал одышкой, отчего дыхание у него было всегда затруднено, а между губами оставалась маленькая щелочка, через которую он то и дело всасывал воздух. Верхний ряд зубов у него почти отсутствовал, но он так научился прикрывать этот дефект верхней губой, что даже когда смеялся, не оголял дёсны, всегда неизменно сохраняя присущее ему обаяние.
В алтаре он держался обособленно, разговоров ни с кем не заводил и чужих разговоров не поддерживал, и, если была возможность, старался присесть и отдышаться – с таким трудом ему подчас давались даже переходы от жертвенника до престола. Правда, иногда он мог и пошутить, но сразу замолкал и уходил в себя. Как-то на Шестом часе отец Алексий сидел в алтаре, по обычаю ловя воздух губами, и, прищурив глаза, наблюдал, как я совершал каждение, читая негромко Пятидесятый псалом. Когда я, покадив храм, вернулся в алтарь, он подозвал меня и весело сказал: «Я научу тебя правильно совершать каждение: когда, читая псалом, кадишь на священников, говори: ‟Hаучу беззаконныя путем Твоим”, а когда на диаконов – ‟И нечестивии к Тебе обратятся”».
Увидев, что я очень даже оценил шутку, он улыбнулся одними глазами и тут же ушёл в себя, как будто и не было ничего им только что сказано. В другой раз, на Рождество Христово, когда монастырский хор пропел одну из праздничных стихир, возвещая, что Господь «пришёл спасти Адама первозданного», отец Алексий с улыбкой заметил, что в одном Андреевском приходе хор спел: «…пришёл спасти Андрея Первозванного» – и, по своему обыкновению, сразу отошёл в сторону. После праздничной Рождественской службы, когда всё монастырское духовенство разоблачалось в алтаре и перед уходом ещё раз поздравляло друг друга с Рождеством, отец Алексий прочитал нам вот такой стишок:
Днесь Христос родился,
А Ирод-царь взбесился.
Я вас поздравляю
И вам того желаю.
Все рассмеялись, а кто-то из священников спросил:
– Батюшка, это вы сами сочинили?
– Ну уж нет, сам бы я до такого не додумался, – рассмеялся отец Алексий. – Это диакон Ахилла из «Соборян» постарался. – И добавил с учительной ноткой: – Лескова читать надо.
Мне стало стыдно, потому что в те годы Лескова я почти не знал, а поколение отца Алексия, из тех, конечно, кто был близок к Церкви, выросло отчасти, как я убедился позже, на Лескове.
В распорядке дня у отца Алексия было заведено после утренней службы и трапезы идти на монастырское кладбище, к могиле своей матушки. А поскольку мой путь от дома к монастырю и обратно проходил около кладбища, то я что ни день встречался с отцом Алексием на небольшом отрезке пути от монастыря до кладбища. Отец Алексий знал много церковных поговорок и присловий, и, если, например, я интересовался его здоровьем, то он обычно отвечал так: «Дело идёт не к Петрову, а к Покрову».
Ответы отца Алексия подчас были для меня неожиданными. К примеру, часто паломники, увидев в монастырской ограде священника, спешили взять у него благословение: кто просто так, без конкретной цели, а кто-то и по конкретному поводу, например, сходить на источник. Обычно священники благословляли на источник без лишних слов и шли себе по своим делам. И вот одна паломница подходит к отцу Алексию и с придыханием говорит ему: «Батюшка, благословите меня на источник». А отец Алексий ей в ответ с улыбкой: «А я источником не заведую» – и прошёл мимо озадаченной паломницы. Наверняка отец Алексий своим видом старца из глубокой старины привлекал паломников, и они часто бежали к нему, едва его завидев. Однажды отец Алексий зашёл в алтарь, тяжело дыша. Я понял, что он опять отбивался от паломников, потому что, проходя мимо отца Гермогена, сказал ему усталым голосом: «Народ ездит по монастырям в поисках какого-нибудь диковинного батюшки».
Однажды встречаемся с отцом Алексием прямо перед собором. Подхожу под благословение, и он, благословляя, говорит мне:
– Молись за меня.
– На моих молитвах, батюшка, долго не протянете.
А он мне спокойно, с улыбкой отвечает:
– Ты молись, а там, – и указал на небо, – разберутся!
Однажды в разговоре с отцом Алексием я спросил у него, что значит духовное рассуждение. Я думал, что отец Алексий начнёт цитировать святых отцов, но вместо этого он с улыбкой рассказал мне историю о том, как однажды пришла к нему в храм женщина, вся в слезах. Она рассказала отцу Алексию, что в молодости, перед своим Венчанием, дала она обет Богу, что похоронят её в том самом подвенечном платье, и теперь она плачет о том, что не сможет исполнить свой обет. Не понимая, в чём дело, отец Алексий спросил у неё:
– Может, платье пропало или моль его съела?
– Платье-то на месте, – махнула женщина рукой.
– Так что же тогда случилось? – спросил озадаченно отец Алексий.
– Ну, как вы, батюшка, не догадываетесь? – опять заплакала женщина. – Я ведь тогда была худенькой, а теперь посмотрите на меня! – С этими словами женщина повернулась перед отцом Алексием на 360 градусов, демонстрируя явные излишки своего веса, и со слезами воскликнула:
– Ну, как я теперь влезу в подвенечное-то платье?!
– Вот и рассудите, – сказал мне отец Алексий – и пошёл, опираясь на палочку, по своим делам.
«Почему отец Алексий, – подумал я, оставшись один, – не стал продолжать разговор? Может, он куда-то опаздывал, а может, просто дал мне понять, что для начала надо научиться проявлять рассудительность в житейских вопросах, а потом уже касаться духовного рассуждения?» Скорее второе, решил я – и больше этот вопрос отцу Алексию не задавал.
Когда меня рукополагали во священники, отец Алексий принимал участие в литургии, чему я был очень рад. После службы он поздравил меня в свойственном ему стиле, сказав: «Скорблю о диаконе Олеге и радуюсь иерею Олегу». Мне было понятно, почему он так сказал о моём диаконстве. Отец Алексий был человеком музыкальным, хорошо разбирался в церковном пении и поощрял попытки нашего монастырского духовенства исполнять на службах какие-нибудь унисонные или несложные трёхголосные-четырехголосные песнопения. Однажды во время Великого поста он принёс мне рукописные ноты молитвы «Да исправится…» знаменного распева. Помню, как радовался отец Алексий, когда мы с нашим духовенством впервые спели песнопение по этим нотам. В другой раз отец Алексий, как я понял, оказал мне большое доверие, когда дал мне виниловую пластинку, которой он дорожил, чтобы я мог послушать её у себя дома. Это была запись квартета Кедрова из эмигрантских кругов первой волны в Париже, нашедшая признание у многих любителей церковного пения на Западе, но в Советском Союзе мало кто слышал этот квартет и тем более обладал его грамзаписью. Впервые я услышал многие известные уже мне песнопения в таком замечательном исполнении мужского квартета. Много раз я прослушал эту запись, прежде чем вернул её отцу Алексию, который был доволен, слушая мои восторженные слова в адрес исполнителей.
Вскоре после моего рукоположения во священники я уехал из монастыря служить в Таллин. Приходская жизнь, тем более в должности настоятеля, о чём я прежде не имел представления, требовала постоянного пребывания на месте, поэтому в Пюхтицы удавалось вырываться не так часто. Но каждый раз, приехав в монастырь, я навещал отца Алексия в отведённой ему келлии на первом этаже деревянной гостиницы. Отец Алексий слабел, но ещё мог ходить на службы, хотя самостоятельно уже не служил. В эти годы я иногда посылал к нему кого-то из прихожан с каким-нибудь важным вопросом, на который сам не мог ответить.
Один такой случай запомнился особо. Наша прихожанка часто жаловалась, что её пьющий муж поднимал на неё руку и в порыве гнева обещал подорвать её и себя. Работал он подрывником в карьере и, как уверяла его жена, держал дома запас взрывчатки. Она не раз порывалась развестись с ним и просила моего совета. Мне трудно было поверить, что всё может закончиться трагедией, и я думал, что ещё надо повременить, тем более что у этой пары был маленький ребёнок. Наконец я посоветовал этой женщине поехать к отцу Алексию в монастырь и попросить его молитв и совета. Отец Алексий с большим вниманием отнёсся к её рассказу и решительно сказал: «Уходи от него». Вернувшись домой, женщина забрала ребёнка и ушла к знакомым. Муж остался жить в квартире один. Через некоторое время у соседей сверху произошла авария, и они затопили квартиру этой женщины. Её муж, придя с работы и увидев последствия аварии, взял нож и пошёл разбираться с соседом. Завязалась драка. Нанеся несколько смертельных ударов соседу, он вернулся в свою квартиру и… подорвал себя. Когда я осознал, что моя неопытность и нерешительность могла стоить жизни моей прихожанке, а, возможно, и её ребёнку, я возблагодарил Бога за то, что Он вразумил меня отправить эту женщину за советом к отцу Алексию.
Я возблагодарил Бога за то, что Он вразумил меня отправить эту женщину за советом к отцу Алексию
В последний раз я побывал у отца Алексия в келлии, когда он был уже совсем слабым, но ещё мог поддерживать беседу, и его ум и чувство юмора нисколько не ослабли. Во время нашей беседы большой монастырский кот крутился вокруг кровати отца Алексия, то запрыгивая на кровать, то спрыгивая с неё. Иногда он норовил пробежать по ногам больного, доставляя последнему, как было видно, страдания. Наконец кот положил свою большую голову на грудь отцу Алексию и, зажмурив глаза, замурлыкал, показывая тем самым, что достиг того, ради чего ошивался у кровати больного. Некоторое время отец Алексий не трогал кота, но было похоже, что кот начинал стеснять дыхание больного. Тогда отец Алексий, положив ладони на голову кота, объявил ему: «Интронизация состоялась» – и легким толчком помог коту спрыгнуть на пол.
Отца Алексия похоронили на монастырском кладбище, куда все последние годы своей жизни он протаптывал дорожку. Возвращаясь в Таллин после похорон отца Алексия, я вспомнил один из его рассказов. Это было после моего рукоположения во священники. Мы встретились с отцом Алексием всё на той же дорожке, ведущей от монастыря к кладбищу. Я попросил его сказать мне что-нибудь назидательное для будущего моего служения, и он, немного помолчав, рассказал о священнике, которого он близко знал и который пережил очень тяжёлое испытание.
Священническое служение полно скорбей и испытаний, но помощь Божия всегда рядом
Священник этот служил в большом городском приходе. Принесли как-то крестить младенца. Отец Алексий пояснил, что священник этот, как обычно, выспросил у родителей ребёнка, здоров ли малыш, тем более что ребёнок показался ему слабеньким. Родители заверили, что младенец здоров. Однако в момент Крещения ребёнок внезапно стал задыхаться и умер. Все присутствующие тут же решили, что священник просто-напросто утопил младенца. Кто-то вызвал милицию и скорую помощь. Благодаря вмешательству милиции священник избежал расправы на месте. А случилось это в День Победы, 9 мая, и примерно в то время, когда все «отцы города» принимали парад на главной городской площади. Узнав о происшествии, они поспешили в храм, будучи убеждёнными в виновности священника и готовые без суда и следствия покарать его. Быстро подсуетилась местная пресса, и на следующий день на первой полосе городской многотиражки вышла статья с уничтожающим заголовком: «Убийство во имя бога». Прокуратура тут же завела на священника уголовное дело по статье «Убийство по неосторожности», местный епископ и почти всё духовенство отвернулись от этого батюшки, а сам он он был запрещён в священнослужении до окончания следствия. Но те священники и прихожане, которые не верили в виновность батюшки, поддерживали его и молились. В конце концов в ходе следствия была произведена экспертиза тканей лёгких младенца, в которых не было обнаружено воды. А значит, и версия о том, что младенец захлебнулся, оказалась несостоятельной. Дальнейшая экспертиза показала, что ребёнок был неизлечимо болен, и смерть была вызвана причиной, не связанной с погружением в купель. Священника оправдали, но вернуться на прежнее место служения ему не разрешили. Впрочем, священник этот не отчаялся и вскоре был принят в другую епархию. Помнится, мне хотелось тогда спросить у отца Алексия, не он ли сам был тем священником, пережившим такое страшное испытание, но я не решился. Снова и снова в те минуты после его похорон я вспоминал какие-то особенно проникновенные интонации в голосе отца Алексия, и мне стало ясно, что этим рассказом он настраивал меня на то, чтобы я всегда помнил, что священническое служение полно скорбей и испытаний, но помощь Божия всегда рядом, поэтому, что бы ни случилось, нельзя ни унывать, ни отчаиваться. Это было для меня его духовным завещанием.
