«Некоторые из наших братьев брали на себя обет безбрачия»
Был май 1984 года. От митрополита Алексия (в будущем – Святейшего Патриарха Московского и всея Руси Алексия II – Ред.) я узнал, что вскоре в Пюхтицах состоится богословский семинар, в котором примут участие многие христианские конфессии, члены КЕЦ, из всех республик Советского Союза. Все условия для проведения такого масштабного семинара в монастыре на тот момент как раз появились – то есть возможность разместить гостей в новой, только что построенной гостинице, а главное – к тому времени на втором этаже гостиницы был готов для подобных собраний довольно вместительный конференц-зал. Многим нашим таллинским священникам было дано от митрополита распоряжение принять участие в решении тех или иных организационных вопросов, связанных с проведением семинара.
Лично мне владыка Алексий поручил сопроводить на рейсовом автобусе (другого транспорта в то время ни в епархии, ни у меня не было) к месту проведения семинара помощника старшего пресвитера одной из крупнейших протестантских конфессий Украины. К счастью, никакой миссионерской задачи, вроде поручения за время поездки выбить из головы собеседника все ложные представления, касающиеся предметов веры, и склонить гостя к принятию Православия, передо мной поставлено не было, поэтому я вышел из кабинета митрополита с лёгким сердцем. Тем не менее по мере приближения даты исполнения возложенной на меня миссии я стал всё больше испытывать чувство досады. Во-первых, меня не вдохновляла перспектива целых три часа провести в дороге бок о бок с человеком, чьи религиозные взгляды, пусть не во всём, но во многом, мне чужды. Во-вторых, из соображений деликатного обращения с гостем я должен буду делать вид, что согласен, что он представитель одной из Церквей, хотя в душе считаю его представителем одной из сект, – иначе зачем я изучал в семинарии сектоведение?
Меня не вдохновляла перспектива целых три часа провести в дороге бок о бок с человеком, чьи религиозные взгляды мне чужды
Наконец, мысль о том, что разговор о конфессиональных разногласиях неминуемо произойдёт, и хватит ли моих семинарских знаний не только отразить нападки заведомо неприятного гостя, но и перейти самому в наступление, вселяла в меня предательское чувство неуверенности в себе. Мне было понятно, откуда произрастает это чувство: из своего небольшого опыта общения с сектантами я знал, что сектанту всегда мало услышать от тебя, что в таком-то библейском тексте сказано то-то, он обязательно прицепится к тебе и будет настаивать, чтобы ты точно назвал ему главу и стих источника, иначе он не успокоится. Сам же он будет сыпать цитатами, причём чаще всего не к месту, каждый раз торжественно объявляя: глава такая-то, стих такой-то.
Размышляя об этом, я вспомнил то время, когда учился в семинарии. Наш преподаватель по сектоведению, пожилой неулыбчивый человек, заставляя нас зазубривать целые абзацы из Священного Писания с обязательным запоминанием главы и стиха (или стихов) данного абзаца, убеждал нас, студентов-заочников, что это нам обязательно пригодится. И вот теперь я вынужден был признать, что это действительно бы мне пригодилось, но кроме того, чтобы сожалеть об отсутствии в моем мозгу этой информации, мне ничего не оставалось делать. Правда, у меня в домашней библиотеке была редкая для того времени книга дореволюционного издания – «Миссионерский путеводитель по Святой Библии», но времени «хвататься за соломинку» было катастрофически мало.
Наступил день, когда я должен был встретить и сопроводить гостя, который, не подозревая об этом, уже успел мне досадить
Наконец наступил день, когда я должен был встретить и сопроводить гостя, который, не подозревая об этом, уже успел мне досадить благодаря моим предположениям о том, с какими проблемами мне предстоит столкнуться при общении с ним. Представителем протестантской конфессии оказался мужчина лет сорока с лишним, подтянутый, с открытым взглядом, в недорогом сером костюме и не новых на вид ботинках. В левой руке у него был большой портфель коричневого цвета, сильно раздутый у основания. Мы поздоровались за руку. Я назвал свой сан и имя, он представился только по имени и отчеству, по-видимому, не сомневаясь, что остальными данными о нём я располагаю.
– Схоласт? – спросил он меня насмешливым тоном, крепко при этом сжимая мою руку.
– Нет, – ответил я с кривой улыбкой, стараясь тем самым показать, что вопрос не по адресу.
В глазах моего собеседника я прочитал: «Ну-ну, рассказывай!»
– Как долетели? – спохватился я, высвобождая свою руку и приглашая гостя занять место в автобусе.
– Отлично! – громко отрапортовал гость, пытаясь устроить свой большой портфель на полке над нашими сиденьями.
Я бросился помогать ему. Нашими общими усилиями нам удалось кое-как водрузить портфель на предназначенное ему место. Мне показалось, что гостя обидел мой отказ признать себя схоластом, и, чтобы разрядить обстановку, я стал задавать ему обычные вопросы, которые задают люди друг другу при первом знакомстве. Мало-помалу беседа стала налаживаться. Тем временем наш автобус выехал из Таллинна и помчал нас по Ленинградскому шоссе к месту назначения. Тут я вспомнил, что пора бы предложить гостю бутерброды и кофе, которыми моя жена снабдила нас в дорогу. При упоминании о кофе и бутербродах гость заметно оживился, особенно когда увидел бутерброды с солёным лососем. Уловив его потеплевший взгляд, я пояснил, что моя жена сама на днях посолила рыбу. Заняв свои руки съестным, мы молча принялись за еду, оценивая каждый по-своему удачное сочетание жирного солёного лосося со свежим белым хлебом и чёрным кофе со сливками.
Образовавшаяся пауза дала мне возможность проанализировать начало знакомства: итак, мы имеем дело с недоучкой – сделал я для себя первый вывод. Сразу видно, что он не улавливает разницу между католиками и православными, назвав меня схоластом, – поспешил я поставить себе плюс за наблюдательность.
С подобными примерами невежества в сектантском мире я уже сталкивался – сказал я сам себе, припомнив, как однажды в поликлинике у стойки регистратуры на меня буквально напала пожилая медсестра, оказавшаяся, как я догадался, сектанткой – адвентисткой седьмого дня. Прочитав в медицинской карте, что она имеет дело со священником, и, по-видимому, посчитав, что нельзя упустить шанс «спасти» мою душу, она стала громко втолковывать мне, что мы, православные, страшные грешники, потому что не чтим день субботний. Я попробовал, насколько мог мягко, убедить её, что это обвинение справедливо было бы адресовать католикам, но не православным, поскольку последние как раз чтят субботу. «Вот и этот, пока непонятный для меня представитель секты, – подумал я, переводя взгляд на всё ещё жующего гостя, – слышал звон, да не знает, где он». Уловив мой взгляд, гость, вопреки моим мыслям о нём, посмотрел на меня с улыбкой в глазах, отчего мне стало стыдно, как будто я его в чём-то обманул, и я тут же решил занять по отношению к гостю более миролюбивую позицию. Наконец с бутербродами было покончено, и я втайне понадеялся, что плотно перекусивший гость вот-вот задремлет, смиренно подчинив своё тело эргономике автобусного сиденья, но не тут-то было.
После минутной паузы осторожно, как охотник, боящийся спугнуть дичь, он начал расспрашивать меня, есть ли у нас в Церкви проповедники, способные зажечь слушателей, и, не дожидаясь ответа, привёл в пример Билли Грэма, визита которого как раз ожидали в те дни в Эстонии.
На это я ответил, что наше представление о том, какой должна быть настоящая проповедь, далеко от западных религиозных шоу на стадионах. Я понял, что моё суждение задело гостя, и он, чтобы не остаться в долгу, отплатил мне немедленно, сказав, что его единоверцы, бывавшие на проповедях в православных храмах, высмеивают православных батюшек, которые читают проповедь по бумажке и чуть ли не на каждой фразе взывают: «Православные! Православные!» Тут, как мне показалось, очень кстати, я вспомнил одно важное изречение апостола Павла, которое я не замедлил процитировать: «Дух Един, но дарования различны» (1Кор. 12, 4) – и добавил, что одни православные священники лучше проповедуют, а другие, например, лучше молятся.
Цитата из апостольского послания заметно смягчила моего собеседника, и он миролюбиво произнёс: «Согласен, далеко не каждый имеет проповеднический дар», – и продолжил:
– У нас на этот счёт ходит такой анекдот:
Как-то одному начинающему проповеднику поручили произнести слово на тему сотворения человека. Тот обратился за советом к опытному проповеднику:
– Скажи, брат, как составить проповедь.
– Найди в Библии аналогию к твоей теме, и на основе их сопоставления составишь проповедь, – посоветовал ему опытный брат, не объяснив, что такое «аналогия». В воскресный день начинающий проповедник произнёс примерно такую проповедь:
«Создал Бог человека, братья и сёстры, длиной в 300 локтей; шириной в 50 локтей, а высотой в 30 локтей и… осмолил его. Я могу представить, – продолжил он, – что первый человек был таких размеров, но зачем нужно было его осмолить, этого я ни представить, ни понять не могу», – закончил свою проповедь горе-проповедник.
Видя, что меня не очень развеселил этот анекдот, гость, как я понял, решил сменить тему. Он поинтересовался, какое место занимает экуменизм среди различных конфессий Эстонии. Я откровенно ответил, что на сегодняшний день для меня жизнь моего прихода важнее всего.
– А я, – сказал гость, – уже не один год участвую в деятельности экуменических организаций. Правда, – продолжил мой собеседник с улыбкой, – и мои единоверцы иногда спрашивают у меня: как вы можете общаться с невозрождёнными?
Эта фраза меня больно кольнула, хотя я слышал её от сектантов не впервые и знал, что она, в частности, связана с их негативным отношением к Крещению без погружения и Крещению младенцев. Вспомнив, что передо мной как-никак гость, я подавил в себе порыв сказать что-нибудь откровенно колкое в адрес его единоверцев и ограничился лишь тем, что сказал ему, что когда кто-то подходит к вопросам церковной икономии с точки зрения акривии, то неминуемо впадает в серьёзные ошибки. Я специально употребил эти, скорее всего, незнакомые ему термины, чтобы избежать дальнейшего обсуждения этой темы, дабы мне – уж я-то знаю эту свою черту – не проявить несдержанности в споре, когда противоположная сторона не признаёт очевидного. Расчёт оказался верным, и гость тут же переключился на тему духовного образования.
Выудив из меня, что я окончил семинарию и продолжаю учёбу в академии, он проявил к этому живой интерес и решил, как видно, выяснить, насколько хорошо готовят студентов в наших духовных школах. Деваться было некуда, и мне пришлось, отказавшись от мечты немного подремать, поддержать разговор. Хотя в моём собеседнике легко угадывалось происхождение, как говорили в то время, «от станка», всё-таки он не походил на тех оголтелых сектантских спорщиков, которые почти не слушали другую сторону и постоянно совершали элементарные логические ошибки вроде подмены основания спора, не отдавая себе в этом отчёта. Правда, гость несколько раз за время нашей беседы повышал голос и категорично заявлял: «Библия с вами не согласна!» или «Библия с ним (с кем-то, например, из святых отцов) не согласна!»
Всякий раз на подобной фразе пассажиры начинали вертеть головами, и мы становились объектом всеобщего внимания. Это понуждало нас говорить тише, но потом мы постепенно возвращались к прежнему уровню громкости. В очередной раз услышав от гостя, что Библия с кем-то не согласна, я не удержался и иронично спросил у него:
– Это Библия вам сама сказала?
– Считайте, что да! – ответил мой собеседник с улыбкой, давая тем самым понять, что шутка принята.
Затем, тоже улыбаясь, я спросил, не считает ли мой собеседник, что зачастую та или иная конфессия пытается свой уровень понимания Библии выдать за «собственный голос» Библии. И не справедливее ли будет сказать, что это мы так или иначе понимаем такое-то место, такое-то изречение Библии, а не провозглашать: «Библия не согласна!», «Библия согласна!»
– Что ж, – вздохнул гость, – не буду отрицать, что порой с такой проблемой мы сталкиваемся и внутри наших общин, когда какой-нибудь брат возьмёт да и объявит на собрании, что Бог открыл ему, что вот такой-то стих Библии надо понимать не так, как понимает его община. И ведь не скажет, что он сам додумался до этого, а обязательно – что это Бог ему открыл. И в результате какая-то часть общины обязательно примкнёт к нему, и происходит новое разделение.
Уже перед самыми Пюхтицами гость задал мне вопрос:
– Почему так происходит, что если к нам в общины попадает интеллигенция, то долго не задерживается, а переходит в Православие?
Мне было приятно услышать такое признание, и я ответил то, что думал:
– Очевидно, интеллигенция находит в Православии более глубокие ответы на вопросы веры.
Гость на это лишь пожал плечами, и мы вышли из автобуса на конечной остановке.
И тут мой собеседник, улыбнувшись, спросил меня, показывая всем своим видом, что рассчитывает на мою откровенность:
– А действительно ли монахини в монастыре соблюдают обет безбрачия? – И добавил: – Мне трудно в это поверить.
И после этих слов он внимательно посмотрел мне в глаза, будто надеялся уловить в них малейшее колебание. Я спокойно выдержал его взгляд, потому что скрывать мне было нечего, после чего сказал ему, что было бы ложью утверждать, будто монастырские стены или монашеская одежда избавляют от необходимости борьбы со страстями, в том числе и с плотской страстью.
– Но, – продолжил я, – своевременное открытие своих помыслов духовнику, послушание, молитва, труд до усталости и церковные таинства привлекают благодать Духа Святого. Ей-то и спасаются сёстры от соблазнов мира сего.
На последней фразе я осёкся: уж больно пафосной показалась мне моя апологетическая речь. После чего я, уже без всякого учительного тона, добавил, что 3 года служил в этом монастыре диаконом, и что за это время никто из 150 сестёр не ушёл из монастыря, кроме одной послушницы, которая, прожив в монастыре краткое время, поняла, что это не её путь, и, уйдя из монастыря, по слухам, вскоре вышла замуж.
«Ну вот, я же говорил!» – прочитал я тут же в его взгляде. Я покачал в ответ головой, давая понять гостю, что с ним не согласен, и пояснил, что послушницы не дают никаких обетов, в том числе и обета безбрачия.
– При этом, – добавил я, – в монастыре никто никого силой не держит, в любой момент ты можешь уйти.
Гость понимающе кивнул головой и в следующий момент вдруг сделал такое признание, которого я никак не ожидал услышать:
– У нас, – сказал он, понизив голос, – некоторые из наших братьев брали на себя обет безбрачия, но в результате одни не выдержали и женились, а другие оскопили себя.
– Оскопили?! – чуть не вырвалось у меня, настолько я был поражён таким признанием. Благодаря семинарскому курсу общей истории Церкви, я знал, что в первые века христианства были такие ревнители веры, которые подошли буквалистски к евангельскому тексту, где Христос, говоря о плотском воздержании ради Царства Божия, сравнивает его с добровольным скопчеством, и… оскопили себя. Впоследствии Церковь осудила скопчество, и это явление сошло на нет. Справившись с собой, я постарался показать всем своим видом, что сочувствую тем несчастным, которые решились на такой шаг, обсуждать же эти действия его единоверцев я не посчитал уместным, чтобы как-то не задеть гостя, к тому же мы уже подошли к монастырским воротам.
Едва мы вошли в ограду, нам попался высокого роста мужчина, который тут же остановился и с улыбкой протянул руку моему спутнику, поприветствовав его на русском языке с довольно сильным эстонским акцентом. Мой спутник так же приветливо поздоровался с ним, после чего представил меня незнакомцу. Тот, подав мне руку, сказал, что он пастор, и назвал своё имя. Было понятно, что мужчины были друг с другом знакомы и, скорее всего, принадлежали к одной конфессии. Затем мой спутник, обращаясь к пастору, сказал несколько похвальных слов в мой адрес, что означало примерно следующее: «Этот православный, хотя и невозрождённый, как и все они, но всё-таки не такой безнадёжный, как мы иногда о них думаем». Я с трудом сдержал себя, чтобы не рассмеяться, потому что тут же подумал: «А что бы я сказал о моём спутнике, знакомя его с кем-то из наших священников? Скорее всего, почти то же самое, то есть: ‟Этот сектант, хотя и заблудший, как и все они, но всё-таки не такой безнадёжный, как мы иногда о них думаем”». Сопроводив гостя до монастырской гостиницы и уладив вопрос с его и моим размещением, я облегчённо вздохнул, ведь моя миссия доставить его в монастырь была выполнена.
«Этот православный, хотя и невозрождённый, как и все они, но всё-таки не такой безнадёжный, как мы иногда о них думаем»
Однако, расставшись с моим собеседником, я ещё долго находился под впечатлением поразившего меня признания. «Не являются ли эти факты скопчества, – задавал я себе вопрос, – свидетельством того, что, отколовшись от единства тела Церкви, секты утратили благодать, без которой невозможно стяжать никакие добродетели, в том числе и целомудрие? И что тогда остаётся этим обществам? Остаётся, пожалуй, довольствоваться естественными добродетелями, чего, по слухам, нельзя у них отнять». Вот и мой собеседник оказался человеком и располагающим к себе, и наверняка искренним в вере, но, как видно, не верящим, что в нашей Церкви возможно обрести евангельские добродетели, которые несравненно выше естественных добродетелей, и что приобретаются они как благодаря собственным нашим усилиям, так и действию в нас благодати Божией.
