Часто, гораздо чаще, чем нам кажется, смысл слов таких людей, как настоящие подвижники благочестия, мы понимаем по прошествии времени, довольно долгого. Поэтому, если Господь привел к встрече с ними, не стоит торопить события, делать поспешные выводы, суетиться – всё, с помощью Божией, придет в свое время. То, что необходимо нам всегда, постоянно, это, по убеждению отца Олега, – спокойная молитва, благодарность Христу и уверенность в Его помощи. Протоиерей Олег Врона, настоятель Никольской церкви в Таллине, вспоминает о своих встречах с двумя старцами – отцом Николаем (Гурьяновым) и отцом Иоанном (Крестьянкиным).

Протоиерей Олег Врона

Первые сведения: «Поворачивай оглобли»

В какой-то из весенних дней далекого 1978 года, когда я со всем тщанием, как мне тогда казалось, готовился к своему скорому рукоположению во диаконы в Пюхтицкой обители, от матушки-игумении Варвары пришло неожиданное для меня благословение: отправиться к её духовному отцу, протоиерею Николаю (Гурьянову), на остров Залит, что в Чудском озере, чтобы испросить его святых молитв и благословения на предстоящий шаг.

Об отце Николае в монастыре уже в ту пору шла молва как о прозорливом старце, и из уст в уста передавались истории, свидетельствующие о наличии этого дара у отца Николая. Могу даже рассказать одну историю, услышанную мною от отца Александра Муртазова, старшего в то время священника Пюхтицкой обители:

– Приехал на остров к отцу Николаю, – рассказывал отец Александр, – один молодой человек и просит: «Батюшка, благословите меня уйти в монастырь». А батюшка ему по-простому отвечает: «А ну, разворачивай оглобли». Молодой человек: «Батюшка, да как же оглобли-то разворачивать! Я в монастырь хочу! Спасаться надо». Батюшка, наконец, ему говорит прямо: «У тебя мать дома больная, и кроме тебя никто за ней не будет ухаживать». И повторяет: «Разворачивай оглобли». Так молодой человек и уехал, пораженный прозорливостью старца и его заботой о ближних, о правильном их духовном устроении.

Моря Чудского пучину веселыми стопами…

Остров имени Залита

К отцу Николаю я отправился по очень подробному плану, заботливо составленному кем-то из сестёр. Добираться пришлось на перекладных: поезд, автобус, наконец, катер или моторная лодка. «Сестринский» план сработал идеально, правда, в пути всё-таки пришлось немного поволноваться, когда под вечер в небольшой деревушке, откуда открывался великолепный вид на остров, нужно было без всякой предварительной договорённости нанять какое-то быстроходное плавучее средство. К моему счастью, по чьим-то молитвам нашёлся в деревушке рыбак, который и согласился отвезти меня на вожделенный остров на своей моторке. Не имея и в мысли торговаться с отзывчивым рыбаком, я отдал ему затребованную вполне умеренную плату и был благополучно доставлен затемно на остров.

Никто меня, конечно, там не ждал, но, обладая благословением матушки Варвары, веря в его силу, я уверенным шагом пошёл прямо к храму. Был будничный день, служба в храме если и была в тот вечер, то уже отошла. Я шёл, поглядывая на темные окна храма – они вызывали тревогу. Я ускорил шаг. К моей радости, у храма я застал пожилую женщину, по внешнему виду которой можно было понять, что она несёт здесь какое-то послушание.

Дело было в пасхальный период, и я уже был прекрасно осведомлён, с каким приветствием нужно было обратиться к церковному человеку, чтобы он понял, что перед ним свой. «Христос воскресе!» – обратился я к пожилой женщине и тут же добавил повседневное монастырское приветствие: «Благословите!» Думаю, это второе приветствие оказалось лишним, поскольку женщина ответила мне только на первое словами: «Воистину воскресе!», что в надвигающихся сумерках и в безлюдье прозвучало как пароль-отзыв времен древних гонений на христиан. Впрочем, воспоминания и о новейших гонениях были свежи – 1970-е годы!

Сделав несколько шагов мне навстречу, женщина тем самым дала понять, что готова меня выслушать. Я постарался быстро изложить цель моего приезда, сославшись, прежде всего, на благословение матушки игумении. Выслушав мой быстрый монолог, женщина несколько секунд смотрела на меня, как бы взвешивая, как ей со мной поступить, наконец сказала, что уже поздно, и вести меня к отцу Николаю в такой час никак невозможно. Но она готова помочь мне устроиться на ночлег. Я пошел вслед за этой рабой Божией, на ходу извиняясь, что свалился ей как снег на голову, пытаясь неуклюжими изъявлениями благодарности хоть как-то смягчить свою вину. Ужин и ночевка в небольшом деревянном доме с неповторимыми деревенскими запахами пришлись мне по душе, и я, проснувшись довольно рано, был готов тут же отправиться к отцу Николаю.

Опасения и толстый келейник старца

Старец Николай Гурьянов

Идя к прозорливому старцу, я волновался. Воображение рисовало мне картины позорного изгнания

Однако батюшка, как пояснили мне, до обеда будет занят и примет меня после обеда. Все дообеденное время я провел в изучении острова, пока, наконец, меня позвали к отцу Николаю в дом, где он тогда проживал. Признаться, идя к прозорливому старцу, я изрядно волновался. Воображение рисовало мне картины моего позорного изгнания старцем с подробным перечислением «грехов юности и неведения моего», едва я только переступлю порог дома праведника.

Опасения мои были напрасны. Войдя в калитку, я увидел не спеша идущего мне на встречу худощавого пожилого священника приятной наружности, с правильной осанкой и с густыми вьющимися седыми волосами, в сопровождении четвероногого «келейника» – весьма упитанного кота, на сытой и немного хитрой, но благочестивой физиономии которого читалось: «Я – батюшкин любимец. Вот. А ты кто такой?»

Поприветствовав отца Николая и взяв у него благословение, я кратко изложил цель моего приезда, используя устное благословение игумении Варвары, как «документ о благонадежности». Отец Николай одобрительно кивнул головой и пригласил меня в дом. Я последовал за ним под пристальным взглядом «келейника», открыто оценивающего степень моей благонадежности или хоть мало-мальской пользы. Скромный внутренний вид жилища отца Николая вполне соответствовал такому же внешнему виду дома – обыкновенной деревенской избы. Перешагнув порог, я оказался в не слишком просторной прямоугольной столовой, совмещенной с кухней, из которой вела дверь в небольшую комнату, где, как я догадался, и обитал сам старец.

«Пошему – Николай?»

Протоиерей Николай Гурьянов

Может быть, я показался отцу Николаю слишком тощим, и он решил меня откормить

Отец Николай тут же усадил меня за стол и, повернувшись ко мне спиной, направился к кухне. По тому, как отец Николай стал двигать какие-то кастрюльки, сковородки и греметь посудой, я заподозрил, что готовится большая трапеза. Через считанные секунды на столе оказалась кастрюля с супом, хлеб, лук, чеснок, соленья, вареный картофель, яйца, несколько банок рыбных консервов – за прочий ассортимент яств по давности лет я не ручаюсь. Могу лишь поручиться в том, что этого количества еды хватило бы на несколько дюжих едоков. Однако, как я заметил, отец Николай в этот час никого не поджидал и сам не собирался садиться за стол, поскольку на столе исключительно напротив меня одиноко поблескивали ложка, вилка, нож и пара тарелок. Наконец, до моего сознания стало медленно доходить, что вся эта еда предназначена мне одному. Может быть, я показался отцу Николаю слишком тощим молодым человеком, и он решил меня откормить? Кто знает. А вот сторонний наблюдатель точно мог бы подумать, что я – непревзойденный обжора и пришел к старцу с целью опустошить все его съестные припасы. Что тут сказать: батюшка угощал меня так, как будто был уверен, что впереди у меня маячат, по крайней мере, голодные сутки. Он открывал одну банку рыбных консервов за другой и следил, чтобы я хотя бы «ополовинивал» каждую банку. При этом он не забывал задавать мне самые обычные вопросы, из тех, что обычно задаем мы друг другу при первом знакомстве: кто ты? откуда родом? – и подобное.

Батюшка, надо сказать, слушал меня внимательно, и когда взгляды наши встречались, я начинал думать, что он слушает больше не то, что я говорю, а – как говорю. Может быть, так и было, ведь наверняка для него важнее всего было почувствовать, какого духа его собеседник. В какой-то момент отец Николай, оставив меня, зашел в комнату напротив, двери которой были открыты, и можно было видеть часть интерьера, сел за фисгармонию – я её успел заприметить немного раньше – и стал, аккомпанируя себе, петь глубоко проникающие в душу духовные канты. Умные люди, как я узнал позже, внимательно слушали тексты этих кантов, когда их пел им отец Николай, потому что батюшка, как уверяли они, через эти тексты говорил нечто нелицеприятное о них самих, а часто предсказывал им что-то очень важное, что должно было случиться в их жизни, будто хотел подготовить их к этому. Что поделаешь, я вынужден признать, что если батюшка и хотел что-то мне сказать или предсказать через тексты тех кантов, то, как говорится, «не в коня корм». Будто уловив, что от обилия съеденной пищи я совершенно отупел, отец Николай оставил фисгармонию и, пройдя через столовую, встал у меня за спиной. «Так как тебя зовут? – вдруг спросил меня отец Николай и тут же уточнил: – Олег?» Я повернул голову к старцу и утвердительно промычал плотно набитым ртом. «А я бы назвал тебя Николаем», – как-то загадочно произнёс батюшка. «Пошему?» – еще не успев как следует прожевать, прочавкал я, слегка опешив. «А вот так», – хитро улыбаясь и отчего-то повеселев, ответил батюшка. «Уж не монашество ли предсказывает мне отец Николай?» – мелькнула в голове мысль, вызвавшая у меня неосознанное опасение. Однако допытываться у старца, что бы это могло значить, я не решился и предпочел побыстрей закончить с трапезой, чтобы не опоздать на катер. В тот момент, когда, поблагодарив отца Николая и еще раз попросив его молитв, я готов уже был под конвоем бдительного «келейника», явно невысоко меня ценящего, направиться к калитке, батюшка вдруг остановил меня.

«Увольнительная» от старца к старцу

Свято-Успенский Псково-Печерский монастырь

Он сказал, что мне надо сейчас вместо Пюхтиц поехать в Печоры, чтобы получить благословение еще и у отца Иоанна (Крестьянкина), а уж потом возвращаться в Пюхтицы. Сказать по правде, меня очень обрадовала эта возможность получить теперь уже сугубое благословение перед рукоположением, и я, как только мог тепло поблагодарив батюшку, не колеблясь, отправился исполнять приятное для меня послушание.

Живя в Пюхтицах, я просто не мог не слышать об отце Иоанне. Многие сестры обители были его духовными чадами, да и сам он время от времени посещал Пюхтицы, где его встречали с большой любовью и почтением. Но в то время я еще ни разу его не видел и поторапливал время, пока добирался до Печор. Однако в дороге я не один раз ловил себя на мысли, что всё время перебираю в памяти детали встречи с отцом Николаем. Я вспоминал внимательный взгляд глубоко посаженных глаз, чуть великоватую ровную линию рта и голос. Да-да, голос, идущий откуда-то из глубины, со своей особой мелодикой, предающей каждому слову особую значимость. «Говорит о бытовых вещах, а будто акафист читает нараспев», – пришло тогда вдруг в голову такое сравнение. «Может, это у него от непрестанной молитвы?» – будто невидимому собеседнику задавал я вопрос, и, не ожидая от него ответа, сам себе отвечал: «Скорее всего».

К вечеру я безбедно добрался до Печор, и только уже ближе к ночи, когда одна богомольная печорская семья приютила меня на сеновале во дворе их «уплотненного» паломниками дома, мой желудок стал посылать мне сигналы, что он, сказать по-эстонски, «тюхи», то есть откровенно пуст. Так вот почему отец Николай меня так закармливал, пришла догадка. Неужели ему было открыто, что больше в этот день мне не удастся перехватить ничего съестного, и это стало предметом его заботы? Если так, то как же это здорово, – размышлял я, мастеря подушку из сена, – что великий дар прозорливости действует и в таких мелочах, а не только в судьбоносных для отдельного человека или для всего мира событиях. Насладиться мыслями об этом важном тогда для меня открытии мне как следует не удалось: набежавший сон перенес все размышления на потом.

Утром я побежал на службу, именно побежал, поскольку место моего ночлега было отнюдь не под самым боком монастыря. Прежде в Печорской обители я никогда не бывал, поэтому впечатлений было столько, что, идя по монастырю, я говорил себе: «Ах, жаль, некому сказать: ты посмотри, какая красота! Взгляни, вот там видишь купола? Чудо, не так ли? А как тебе Никольская церковь? А Успенская? А звонница? Вот это да!» Служба была в Сретенской церкви, потом я пристал к какой-то группе паломников, которых водил молодой монах – так я попал в Успенский собор и уже собрался двинуться с этой группой дальше, но вовремя очнулся, вспомнив, что я должен увидеть отца Иоанна.

Суровый наместник и армейский синдром

Архиепископ Гавриил (Стеблюченко). Фото: А. Поспелов / Православие.Ru

Правда, в это утро мне его уже удалось увидеть, но попытаться заговорить с ним было дело безнадежное: отец Иоанн легкой походкой скользнул мимо ахнувших почтительным вздохом паломников и, широким крестом осеняя нас, внятно произнес: «Общее благословение». А потом скрылся в Успенском соборе. Я разузнал, что скоро к отцу Иоанну можно будет попасть на краткую беседу в келлии при входе в братский корпус. Направился туда. Там в проходе уже стояли несколько человек – живая очередь, к которой я тут же примкнул, без труда установив, за кем мне держаться. Народ, жаждущий пробиться к батюшке, прибывал, как вода в половодье. В коридоре становилось душно, и я, простояв около часа, вышел подышать. Рядом со мной оказалось несколько человек из нашей очереди, которые вдруг как будто вытянулись, уставившись в одну точку.

Я слышал от паломников истории о грозном Печорском наместнике Гаврииле

Этой точкой оказался чернобородый монах средних лет, широкоплечий, с волевым лицом. Он шел бодрым шагом, глаза его стреляли по сторонам, как будто он кого-то искал и никак не мог найти. «Не иначе сам отец наместник куда-то поспешает», – решил я. «Наместник Гавриил», – в подтверждение моей догадки шепнул кто-то у меня за спиной. Надо сказать, в Пюхтицком монастыре я слышал от паломников истории о грозном Печорском наместнике Гаврииле, граничащие с вымыслом. Один из паломников уверял: «Был случай, когда отец Иоанн, опоздав в монастырь из отпуска, вынужден был задержаться не то на несколько часов, не то на день, так наместник сказал ему: ‟Собирай манатки – и прочь из обители на все четыре стороны!” Отец-то Иоанн, говорят, в ноги к наместнику упал и едва вымолил прощение». «И что же? Неужели и самого отца Иоанна выгнал бы из родной-то обители?» – воскликнула одна из впечатлительных слушательниц. «И выгнал бы, как пить дать!» – не к месту торжественно закончил свою речь вошедший в раж рассказчик.

Между тем наместник направился к братскому корпусу. Мы расступились, едва сообразив наклонить головы, и он, смерив нас строгим взглядом, не сбавляя шаг, вошел внутрь. «Пронесло», – мелькнуло в голове, и я поймал себя на мысли, что сработал армейский синдром: я испугался, и я знал, чего именно испугался. Дело в том, что когда я проходил срочную службу в армии, праздношатающийся солдат вызывал нескрываемое раздражение у офицерского состава, не говоря уже о самом начальнике части. Такому солдату тут же находили работу, и, как правило, не самую приятную для него. Мне ничуть не трудно было сообразить, что коль скоро наместник не заметил в моих руках ни метлы, ни лопаты, то в его глазах я как раз и оказывался праздношатающимся по монастырю паломником, что, по моим понятиям, его должно было неминуемо раздражать. А во что могло вылиться раздражение наместника, представить было нетрудно. К примеру, он мог меня отправить к отцу эконому Варнаве, о котором шла молва, что он крутого нрава, чтобы тот в виде, так сказать, поощрения послал бы меня, скажем, на скотный двор или еще куда-то. Да мало ли работы в монастыре – потрудиться во славу Божию и во благо святой обители. И как тут можно было бы отказаться? Под каким, извините, «соусом»? А как же тогда встреча с отцом Иоанном? Да она бы просто не состоялась, а этого мне очень не хотелось. Я очнулся от своих опасений насчет встречи с отцом Иоанном, когда мне дали знать, что если промедлю хоть сколько-нибудь, то пропущу свою очередь.

Молчание отца Иоанна

Архимандрит Иоанн (Крестьянкин)

Я вошел в келлию и тут же забыл, что отец Иоанн уже не так молод, что, хотя и выглядит очень бодрым, но наверняка очень устает, ведь это «дух бодр, плоть же немощна» (Мк. 14, 38). Забыл, наверное, что за дверями мается подуставший народ – так подействовал на меня необыкновенно благостный вид старца. Детям его облик наверняка мог напомнить доброго доктора Айболита, да и мне тоже, только Айболита, которому можно доверить для уврачевания не тело, а душу. Так и угадывался разговор с отцом Иоанном-Айболитом. Душа: «Ай, болит вот здесь, батюшка, – будто камень положили, и он подавляет во мне все доброе». – «Все понятно. Вот тебе диагноз: страдаешь ты, душа, окаменелым нечувствием. Болезнь эта хроническая, и надо запастись терпением: лечение предстоит длительное. Все лекарства от этой опасной хвори, которые настоятельно советует нам Церковь Христова в виде таинств, молитвы, постов, бдения и прочего, ты знаешь. Но не исполняешь. А не исполняешь потому, что нет в тебе веры в исцеление, поскольку надеешься ты на себя, а не на Бога. В том твоя беда еще, душа, что никогда ты еще по-настоящему не испытала, что значит быть здоровой, то есть не находила ты еще ‟сокровища, скрытого на поле” (Мф. 13, 38) – хотя бы на краткое время не освобождалась ты от окаменелого нечувствия. Усердствуй, душа, смиряйся, не занимайся самолечением, а держись добрых врачей и будь послушна в исполнении их советов, а то ведь и обычные врачи жалуются, что их подопечные просят помощи, но не исполняют предписаний докторов, а потом жалуются, что не помогает лечение».

Я уходил от отца Иоанна с ощущением, что частичка моего сердца осталась с ним

Опытный в беседах отец Иоанн, уловив мое замешательство, тут же взял инициативу в свои руки и сразу разговорил меня. Как и в беседе с отцом Николаем, мне опять показалось, что он больше вслушивается в то, как я говорю, а не что, дабы безошибочно установить, какого духа его собеседник. Батюшка был ласков. Выспросив меня о том, что ему важно было знать обо мне, он тем не менее не сказал: «Ну, благословляю тебя на рукоположение, служи благоговейно, как подобает диакону» или что-то в этом роде. Надо сказать, и отец Николай не показался мне щедрым на подобные благословения. И дело тут, думаю, в том, что ни один из этих почитаемых старцев и в мыслях не посмел предвосхитить благословение митрополита Алексия. Я уходил от отца Иоанна с ощущением, что частичка моего сердца осталась с ним.

Так почему – Николаем?

Никольская церковь. Таллин

Вернувшись в Пюхтицкую обитель, я поблагодарил матушку игумению за такой чудный подарок – поездку к отцу Николаю, попросил прощения за задержку и рассказал, наконец, о самой поездке. Матушка, как мне показалось, была удовлетворена моим рассказом. Когда приехал в обитель митрополит Алексий и заговорил о моем предстоящем рукоположении, я ни словом не обмолвился о моей поездке к старцам – и думаю и по сей день, что это было правильным решением.

Прошло три года моего диаконского служения в Пюхтицкой обители и несколько лет священнического служения – моих первых шагов настоятельства в таллинской Никольской церкви. И однажды, находясь в нашем храме, я отчетливо вспомнил ту мою беседу с отцом Николаем и эти его слова: «А я бы назвал тебя Николаем». «Потрясающе! – подумал я. – Вот и исполнение предсказания батюшки». Но по прошествии времени меня нет-нет, да и стали посещать такие мысли: «А может, отец Николай имел в виду что-то другое? Что?» Не берусь угадать, но ведь не зря гласит пословица: «Цыплят по осени считают». И кто скажет, пришла ли уже эта осень или нет.

Муки рождения

Вспоминаю слова апостола Павла: «Дети мои, для которых я снова в муках рождения, доколе не изобразится в вас Христос!» (Гал. 4, 19) Вспоминая с многих наших пастырей, с которыми Господь позволил духовно соприкоснуться в течение жизни, убеждаюсь, во-первых, что они воспринимали нас именно как своих детей, вслед за апостолом, а, во-вторых, мучиться с нами им пришлось, да и приходится, постоянно. Лишь бы эти муки были не напрасны. Дай то Бог.